Читать интересную книгу Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая) - Валерий Язвицкий

Государь смолк и пытливо взглянул на сына. Тот понял взгляд отца и быстро ответил:

— Выходит, что вборзе надобно Новгород воевать…

Иван Васильевич радостно улыбнулся и продолжал:

— Истинно так, сыне мой, истинно так. Право ты разумеешь. На сей день задавить Новгород — наипервое дело. Токмо сломив новгородское боярство, сбросим мы татар! Станет тогда Русь вольным царством и почнет бить немцев и ляхов, почнет отымать и у них свои исконные вотчины: Юрьев и Полоцк, Смоленск и Чернигов, Киев и Холм, Львов и Черновицы…

Иван Васильевич свернул карту, положил ее обратно в ящик и, встав из-за стола, молвил:

— Ну, иди, сыночек… Курицыну скажи через часок зайти ко мне…

Затворяя дверь за сыном, увидел великий князь в сенцах дьяка Курицына, весьма встревоженного. Это обстоятельство обеспокоило государя. Кивком головы позвал он Федора Васильевича и впустил к себе в покой.

— Псковские доброхоты наши, — начал Курицын в ответ на немой вопрос Ивана Васильевича, — которых нашел там князь Холмский в последний поход против немцев, бают…

— Какого же рожна псковичам надо? — резко перебил дьяка великий князь. — Князь-то Данила, устрашив немцев, мир им на двадцать лет добыл!

— Прости, государь, — продолжал Курицын, — у них во Пскове опять смуты пока тайно, но идут из-за смердьих грамот, которые, якобы без ведома веча, Господой псковской за печатями в ларь святой Троицы положены…

— Нам надо смердов и черных людей поддерживать против бояр…

— Бояре-то псковские, государь, с Новымгородом ссылаются да вместе с Господой новгородской за рубежи поглядывают: тоже зло на Москву мыслят.

— Ништо! Не страшно сие! — усмехнувшись, сказал великий князь. — Псков-то сам меж двух огней. Рад бы он, яко и Новгород, без Москвы господином собе быть, да нельзя: немцы-то без Москвы сожрут его. Ты скажи вот Бородатому, дабы вник он в смуты сии со смердьими грамотами. Трещину меж бояр и смердов боле надо расширить. Ныне у них на вече кто засиливает?

— Черные люди, государь.

— Добре, черных и поддержать. Как в Новомгороде? О ратных делах с новгородцами яз уже думу думал с Данилой Холмским и с князем Иваном Юрьевичем. Князь Данила много всего разведал нужного для похода к Новугороду.

— В Новомгороде, государь, — отвечал Курицын, — снова зло творится. Дозоры царевича Даниара в Диком Поле и лазутчики его бают — снова новгородская Господа с Ахматом ссылается и Казимировы гонцы и послы опять в Орду повадились…

— А как Беклемишев, посол наш?

— От степных дозоров ведомо: Ази-Баба, а с ним и Никита Василич Перекоп уже перешли благополучно. Мыслю, на днях оба уж в Бахче-Сарае будут у Менглы-Гирея.

— С Крымом у нас на лад идет, — заметил задумчиво великий князь, токмо бы султан турский не сгонил бы Менглы-Гирея-то. Осторожность блюсти в сих делах надобно. Султана как бы не раздражнить.

— Дружил яз, государь, с послом Менглы-Гиреевым и, опричь посольских речей, беседы вел дружеские. Поведал мне Ази-Баба, что хан крымский боится и султана и Ахмата. На Москву глядит ныне, а Казимиру не верит…

— Что тобе еще о Новомгороде ведомо?

— Степан Тимофеич злые вести имеет от доброхотов наших, особливо от подвойского Назария, который книжен и по-немецки баит, яко по-русски. Сказывает Назарий много важного безо всякой лжи. Также вечевой дьяк Захарий Овин, братья Пенковы, да игумен Николы-Белого монастыря Сидор, и купец Серапионов Иван Семеныч…

— Какие же вести? — спросил великий князь. — Какие меры принимать надобно, пока гром не грянул?

— Меры какие, сие ты сам ведаешь, государь, — ответил дьяк, — и, по обычаю своему, сам упреждаешь ворогов. Вести же истинно злые. Господа новгородская с Казимиром сносится, и советом старейшин псковским, и даже с братьями твоими и с Ахматом, а наиглавное — войско тайно снаряжают, стены крепят, от немцев доспехи да пищали привозят…

Дьяк замолчал. Молчал некоторое время и великий князь. Потом достал из своего стола карту Руси и молвил:

— Возьми вот чертежи ратные и днесь же созови думу: Бородатого, князей Холмского и Патрикеева да из тех воевод, которых они сами похотят. Пусть по сим чертежам там другую начертят, с новым походом к Новугороду, и везде на ней пусть точно обозначат все, что нужно для ратного похода…

В трудах и тревогах, неведомых другим, кроме небольшого круга близких, потянулись дни, недели и месяцы для великого князя. Понимал и чувствовал Иван Васильевич, как нарастают и близятся грозные события, и сам он ускорял их, чтобы ключи к ним не попали в другие руки.

Мелькали порой среди хоровода будней отдельные более или менее необычные дни. Так, июня седьмого прибыл из ордынских степей Кара-Кучук, большой посол царя Ахмата, с ним посольских чинов да телохранителей более шестисот человек было, которых всех по обычаю посольскому кормили из казны государевой. Да без корма на своем харче жило в Москве до трех тысяч татарских купцов, которые с Кара-Кучуком прибыли и привезли много разных товаров да коней из степей пригнали много тысяч голов.

Посол ханский был с миром и лаской от царя Ахмата, и это давало успокоение великому князю.

— Есть у нас передышка, Федор Василич, — радостно говорил он любимому дьяку, слушая долетавший с посадской площади шум бурного торга татарского. — Успеем укрепиться, как надобно.

Доволен был Иван Васильевич и своим послом в Орду Басенком Никифором Федоровичем. Слышал он о нем много похвал от Кара-Кучука и знал со слов его о похвалах самого Ахмата. Перемирия, передышки добился Никифор Федорович.

— Токмо посольства сии дорого нам стоят, государь, — заметил княжой казначей Ховрин, присутствовавший при беседе.

— Ништо, Димитрий Володимирыч, — с усмешкой молвил государь, — Бог даст, за все нам татары сторицей отплатят. Не на собя ведь мы с Никифор Федорычем казну тратили, а на Русь православную…

Июня двадцать четвертого, в день Ивана Купалы, когда ночью костры жгут, отослал великий князь посла своего Семена Ивановича Толбузина в Венецию, наказы дав ему многие, как кланяться, как здравицы говорить, как дары дарить, и прочее.

— Впервой, Семен Иваныч, — говорил государь, — наш русский посол в чужую землю едет. Покажи чужеземцам-то, что русский посол так же искусен и вежлив, как они сами, а разум свой прячь. Пусть не ведают, как ты их разумеешь. Показывай разум-то токмо там, где явно им по рукам бить надобно. По-фряжски разумеешь?

— Малу толику, государь, — ответил, усмехаясь, Толбузин, — учусь еще, через пято-десятое разумею, и то более по догадке, а не по словам.

— Догадка всегда надобна, — заметил великий князь и, обратясь к сыну, сказал: — Сей часец яз хочу, дабы и ты, сыночек, слова мои слушал. Догадка — наиглавное тобе при речах с дукой и при речах господы венецийской. Гляди всегда в лицо тому, кто баит. О словах не думай, а следи, какие усмешки на лице: зло, ласка и прочее, все сие примечай. Что в голосе есть — правда, ложь, лесть и прочее, тоже слушай. После, когда слова толмач растолмачит, тобе враз ясно станет, что от сердца правдой сказано, а что ложь и обман. Сии ведь чужеземцы заносчивы, не берегутся. Мыслят, ежели мы их слова не разумеем, то и мысли их разгадать не можем.

— Верно, государь, — засмеялся Толбузин, — яз сам сие тоже примечал, токмо не подумал, как для дела на пользу обратить.

— Антон Фрязин тобе, Семен Иваныч, толмачом будет. О Тревизане поведаешь дуке Троно и господе их, как яз тобе сказывал. После же еще подробней с Федор Василичем подумаешь о сем деле. Да пусть на думе при вас сын мой будет, сие на пользу ему. Тревизана-то сего, скажи, в Орду вборзе отправим со своим послом Димитрием Лазаревым и с ханским — Кара-Кучуком. Скажи, исхарчили мы на Тревизана-то столь, сколь Димитрий Володимирыч тобе начислит. Главное же — про мастеров там церковных и для ратных дел не забудь. По то и дружбу и ласку с Венецией держим. Не скупись на мастеров-то, токмо бы добры да искусны были…

Но отъезд Тревизана задержался до восемнадцатого августа, до дня Фрол-Лавера. Только на другой день после этого конского праздника Кара-Кучук отъехал со своими татарами, взяв с собой Тревизана и Лазарева.

Татары были довольны: посольство — честью, кормом и подарками, купцы — прибылью на торге московском, где, кроме москвичей, было много иных конских скупщиков, приезжих из уделов разных.

Доволен был и великий князь.

— Знай, Иване, — сказывал он сыну, — передышку мы еще собе на некое время закрепили…

— Как же, государь-батюшка, сие закрепление изделано?

— А в какое время татары злодействуют?

— Токмо весной да ранним летом, а пошто, не ведаю, — ответил отцу княжич.

— Конем татарин жив, — сказал, улыбаясь, Иван Васильевич, — а зимой в степи коню есть нечего. Потому зимой Орда на нас не пойдет.